"Он же был... хорошим", -- утвердительно, но все же не очень уверенно говорит Женя, мой брат.
Я говорю "да". Говорю так, чтобы Жене было легче. Это такое странное чувство понимать, что в данный момент и в данной ситуации я -- это моральная поддержка моего сильного старшего брата.
Он говорит еще много чего в трубку, а я пытаюсь быть еще сильнее. Говорю, что конечно можно выпить. Конечно, можно послушать Высоцкого.
Все это уже после. Спустя неделю после смерти папы.
У нас с папой были бы очень хорошие отношения, если бы он не пил. А пил он много, часто, и в итоге "отравление неизвестным веществом", как констатируют потом специалисты. "Палёнкой отравился", -- будут судачить соседи. Судачить и не знать, что в крови папы алкоголя констатировано не было.
Последние пять лет он жил отдельно от нас. Работал. К слову, мастером он был отменным. Золотые руки. Работал и пил, пил, пил.
У меня от папы не осталось ничего. Ни подарка, ни даже совместной фотографии, где были бы только мы вдвоем.
У меня остался от папы блокнот. Его блокнот-дневник - пара записей, которые он сделал, когда служил в армии.
У меня осталась от папы пара шерстяных носков. Новых. Я забрала их с квартиры, где последние годы жил мой отец. Его 42-ой отлично подошел моему 40-му. И это, боюсь, лучшее наше с ним совпадение.
Иногда он снится. Иногда я плачу. А иногда я просто не могу поверить, что 29-го сентября у Жени был день рождения, а 30-го умер папа.